Новости Отдела Китая ИВ РАН

12 – 24 декабря 2012 года

Пятый семинар

Пятый семинар Пятый семинар

 

Состоявшийся 12 и 24 декабря 2012 г. пятый ежеквартальный семинар “Китай и мир. Традиции и современность” был организован Отделом Китая ИВ РАН и Научным советом РАН по проблемам востоковедения. Помимо сотрудников ИВ РАН, в его работе приняли уча­стие представители Института языкознания РАН, Института этнологии и антропологии РАН, ИСАА МГУ, аспиранты.

Семинар был посвящен 75-й годовщине “большого террора” 1937-1938 гг., когда сталинская карательная машина нанесла жестокий удар по всем слоям общества. В это время, в частности, были уничтожены лучшие представители отечественного востоковедения, перестали существо­вать целые научные направления, почти пресеклась научная преемственность.

Семинар был открыт директором Института языкознания РАН член-корр. РАН В.М. Алпа­товым. Его сообщение было посвящено статистическому анализу репрессий против ученых- китаистов в годы “большого террора”. Он отметил, что изучение истории репрессий крайне затруднено, так как архивы по-прежнему закрыты. В 1990-е гг. В.М. Алпатову удалось многое сделать в этой области благодаря несколько большей доступности части архивов, а особенно помощи коллеги и соавтора - Ф.Д. Ашнина, который как фронтовик и ветеран пограничных войск имел преимущество при доступе к архивным делам. Без него увидеть многие личные дела не удалось бы[1].

Репрессированными китаистами В.М. Алпатов занимался сравнительно немного, основной публикацией по этой теме является известная книга Я.В. Василькова и М.Ю. Сорокина[2]. Впрочем, по мнению докладчика, “Биобиблиографический словарь” не лишен недостатков - в нем собра­но много ценнейших документов, но немало и пропусков, значительное количество информации составителями было получено из рассказов очевидцев, а это ненадежный источник - например, про одного из фигурантов двое незнакомых друг с другом людей уверенно рассказывали, что он был расстрелян немцами в 1941 г., в то время как архивные документы свидетельствуют, что на самом деле он был репрессирован в марте 1938 г. Устные рассказы очень сложно интерпре­тировать - среди родных и коллег погибших часто вращались причудливые версии их ареста и смерти, далекие от реальности. Есть у авторов и некоторые методологические просчеты - на­пример, при анализе причин арестов они большое внимание уделяют публичным проработкам, однако внимательное исследование материалов показывает, что в 1920-е гг. подобной публичной критике подвергали практически всех ученых-востоковедов. Однако прямую взаимосвязь между фактом проработки и арестом установить сложно - многие из тех, кого критиковали особен­но яростно, арестованы не были. Вообще, непосредственные причины ареста и казни часто с трудом поддаются логическому осмыслению - например, директор Института востоковедения академик А.Н. Самойлович был арестован и осужден как японский шпион, а вовсе не за связи с пантюркистами, что было бы логичнее, если учитывать его научную специальность.

В общем числе репрессированных востоковедов иногда сложно выделить китаистов - на­пример, Е.Д. Поливанов был одним из авторов китайской грамматики[3], но назвать китаистом его, конечно, трудно. То же самое с Н.И. Конрадом, многие из лучших работ которого написаны о Китае, но при этом основной сферой его интересов все-таки оставалась японистика. Все это затрудняет точные подсчеты.

До середины 1930-х гг. китаисты почти не подвергались репрессиям. Ситуация резко изме­нилась в 1935 г., почти половина арестов ученых-китаистов пришлась на 1935-1936 гг. а вторая половина - на 1937-1938 гг., после чего китаистов уже почти не арестовывали (исключение составляют В.М. Вельгус и В.М. Штейн, пострадавшие в ходе “ленинградского дела” в 1949­1950 гг.). В рейтинге “смертоносности” востоковедных специальностей китаистика значительно отставала от японистики и кореистики, которые понесли наибольшие потери. Так, в Дальне­восточном университете сотрудники японской кафедры были расстреляны почти поголовно, а китайская кафедра “отделалась” несколькими арестами, которые в худшем случае завершались высылкой арестованных из Владивостока.

Многие пострадали случайно - например, Н.Т. Федоренко в 1935 г. некоторое время провел в тюрьме, но в итоге был отпущен, и на его карьеру этот эпизод не повлиял. Конечно, фактор случайности полностью исключить трудно, но в целом репрессированных китаистов можно разделить на четыре категории (в отдельную группу стоит выделить ученых из числа китайских иммигрантов, процент репрессированных среди которых очень высок).

Первую и вторую категории не всегда легко разграничить. К первой предлагается отнести разведчиков-нелегалов, сотрудников Коминтерна. В основном они были хорошими знатоками Китая, в котором много бывали, но крупных ученых среди них почти не было. К второй категории относятся китаисты-марксисты. В отличие от первой группы среди них не было специалистов дореволюционной выучки - это были молодые люди, ратовавшие за применение марксистской методологии в изучении Китая. Многие из них входили в окружение Карла Радека, возглавляв­шего Коммунистический университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена (КУТК) в Москве, и пострадали в основном из-за этой близости. Именно арестованными этой второй категории, ве­роятно, объясняется волна репрессий среди китаистов в 1935-1936 гг., отмеченная выше. Однако многие китаисты-марксисты в свое время занимались и разведкой, в частности крупнейший из дальневосточных китаистов К.А. Харнский.

К третьей категории, сравнительно немногочисленной, стоит отнести ученых, занимавших высокое положение, что очень увеличивало риск ареста. Скажем, во Владивостоке, где в целом китаисты почти не пострадали, были арестованы декан восточного факультета и секретарь парт­кома - именно из-за занимаемых должностей, а не “по специальности”.

В четвертую категорию можно выделить китаистов, пострадавших в рамках “дела Инсти­тута востоковедения в Ленинграде”, самого важного в истории репрессий против востоковедов. Стоит отметить, что, как и везде, среди востоковедов - членов партии процент пострадавших был выше, чем среди беспартийных. Многое решало место работы - так, например, сотрудники Института языка и мышления им. Н.Я. Марра почти не пострадали. Гораздо меньше повезло ле­нинградскому Институту востоковедения, многие сотрудники которого оказались обвиняемыми в рамках дел о шпионаже в пользу Японии. В это время были репрессированы практически все работавшие в институте монголисты, японисты, кореисты, большинство китаистов. Самым уяз­вимым, конечно, был недавно вернувшийся из Японии Н.А. Невский, обвиненный в организации шпионской сети, но многие были арестованы и до него. Дело Ю.К. Щуцкого велось отдельно - он обвинялся в связях с антропософами и тамплиерами.

В целом репрессии против китаистов пока изучены совершенно недостаточно, и предло­женная классификация может рассматриваться только как рабочая. К сожалению, сейчас, как было сказано в начале доклада, обстановка не благоприятствует исследовательской работе в этой области.

Доклад был воспринят с большим интересом, было задано много вопросов. С.В. Дмитриев (ИВ РАН) спросил, каковы, по мнению докладчика, были непосредственные причины, иниции­ровавшие “дело Института востоковедения” - доносы или инициатива сверху? В.М. Алпатов сказал: “Ответить на этот вопрос с уверенностью трудно, так как доносы часто отсутствуют в следственных документах. Вероятно, доносы были, но, как кажется, большую роль должна была сыграть заманчивая для НКВД перспектива раскрытия разветвленной сети японских шпионов во главе с видным ученым и академиком - Самойловичем”. А.Р. Вяткин (ИВ РАН) возразил про­тив тезиса о малой вовлеченности китаистов в репрессии - в его семейном архиве есть снимок группы, в которой учился Р.В. Вяткин - к концу учебы он остался единственным, кто не был арестован.

Доклад А.И. Кобзева (ИВ РАН) был посвящен “делу” одного из ярчайших отечественных китаистов - Ю.К. Щуцкого. Первые достоверные сведения о трагической биографии блестящего отечественного синолога Ю.К. Щуцкого (1897-1938) были опубликованы лишь в последние, пе­рестроечные годы СССР. До этого в справочной и синологической литературе даже неправильно и по-разному указывался год его гибели: 1941 и 1946-й, что было порождено дезинформацией компетентных органов, которые сначала скрывали расстрел с помощью эвфемизма “десять лет без права переписки”, а затем, видимо стремясь к правдоподобности, в “оттепельной” справке о посмертной реабилитации в 1958 г. “продлили” его жизнь до 1946 г. Уже после крушения СССР и публикации в 2003 г. основных материалов следственного дела Ю.К. Щуцкого прояснились все подробности его ареста и осуждения по самому фантасмагорическому из возможных об­винений - в принадлежности к “руководящему ядру” “анархо-мистической организации Орден тамплиеров”.

Сопоставление судеб двух выдающихся востоковедов, выступавших оппонентами на за­щите докторской диссертации Ю.К. Щуцкого, его ближайших коллег академиков В.М. Алек­сеева и Н.И. Конрада отчетливо показывает, что первый, несмотря на свое “правильное” про­исхождение, всегда занимал отстраненно-критическую позицию по отношению к советской власти, но никогда не арестовывался, а второй, хотя с нею активно сотрудничал, был аресто­ван, подвергнут избиениям и пыткам, приговорен к пяти годам исправительно-трудовых ла­герей и провел в заключении более трех лет (с 29.07.1938 по 08.09.1941). Примечательно, что осуществлявшаяся из самых мощных пропагандистских орудий и полная крепчайших выра­жений атака на В.М. Алексеева проходила на фоне уже произведенных арестов и расстрелов его ближайших учеников синхронно с подготовкой ареста Н.И. Конрада. И все же он уцелел, а Н.И. Конрад - нет.

Семинар продолжился 24 декабря. С докладом “О введении элементов монгольского зако­на в правовое поле Китая (на примере брачного права XIII в.)” выступила Е.Ф. Баялиева (ИВ РАН). Среди изменений, происшедших в Китае в период Юань, особо выделяется динамичное развитие китайского законодательства, которое, оставаясь в общем в русле развития традици­онных тенденций китайского права, подверглось немалому влиянию иноземцев-монголов. Как и при Ляо и Цзинь, сначала юаньские правители разрешали монголам и другим некитайским народам соблюдать свои обычные права, в это число, например, входило мусульманское право. К примеру, в 1268 г. судебный чиновник в Пекине (округ Даду), решая брачный конфликт для мусульман на месте, советовался с муллой, и в итоге дело о разводе для двух жителей Пекина, женщины и мужчины, решилось по мусульманскому закону, а не по китайскому праву. Укрепляя единство многонациональной империи, подобная тактика, конечно, вносила немалую путаницу в повседневную практику правоприменения.

Источники свидетельствуют, что к 1270-м гг. некоторые китайцы приняли многие обычаи степных народов, например левират и разделение имущества между сыновьями при жизни ро­дителей - оба обычая характерны для народов Центральной Азии, но не для Китая. Однако Хубилай не собирался ждать, когда монгольские обычаи укоренятся сами, и попытался ввести важнейшие из них в правовую практику всей империи посредством специальных указов.

В феврале 1271 г. Хубилай-хан обнародовал высочайший указ, где народу всей страны объ­являлись новые правила бракосочетания. Указ ограничивал сумму сговорных даров, определял запрет на браки с однофамильцами и многоженство - и то, и другое было разрешено в традици­онном китайском праве, но не в монгольском. Согласно этому указу, вдова получала право вер­нуться в дом отца или выйти замуж за брата покойного, что соответствовало кочевой практике и противоречило китайским традициям. Эти правила тщательно защищали монгольские приви­легии и уводили монголов от обязанности соблюдать китайское брачное право вне зависимости от пола брачующихся.

Практические решения на местах часто не совпадали с указами центрального правитель­ства - происходили конфликты между централизованной формой правления, различными фор­мами правового сознания и народными методами личного решения конфликтов. Эти причины и приводили к бесконечным блужданиям дел по судебным инстанциям. Несмотря на усилия власти, монголы не ушли от китайского культурного влияния. В итоге далее наблюдается нара­стание конфуцианских тенденций в юаньских законах, победа китайской традиции над кочевой.

С сообщением о роли надписей на гадательных костях в построении хронологии бронзового века в Китае выступила М.Е. Кузнецова-Фетисова (ИВ РАН). Вопрос хронологии истории пер­вой письменной династии древнего Китая пока остается крайне запутанным и далек от того, что­бы считаться решенным. Гадательные надписи являются, пожалуй, единственным источником и могут пролить свет на хронологию позднего периода истории Шан, в них имеется и информация о более ранних временах, но она, конечно, скорее всего менее достоверна. Несмотря на то что гадательные кости активно изучают ученые всего мира уже более ста лет, многие вопросы, ка­сающиеся палеографии личных имен, еще далеки от бесспорного решения. К тому же далеко не все найденные надписи введены в научный оборот и учтены исследователями.

Оба дня семинара прошли в обстановке большого интереса к докладам, большинство из которых вызывали оживленную дискуссию.

 

[1] В соавторстве с Ф.Д. Ашниным В.М. Алпатов подготовил две книги: Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Дело славистов: 30-е годы. М., 1994; Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М., Насилов Д.М. Репрессированная тюркология. М., 2002.

[2] Васильков Я.В., Сорокин М.Ю. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). СПб., 2003. Электронную версию словаря см.: http://memory.pvost.org/pages/index2.html.

[3] А.И. Иванов, Е.Д. Поливанов. Грамматика современного китайского языка (Труды Ин-та востоковеде­ния им. Н.Н. Нариманова. Т. XV). М., 1930.

 

Отчет опубликован: Дмитриев С.В. Китай и мир. Традиции и современность // ВОСТОК (ORIENS), 2013, № 6, с. 138-140.