Новости Отдела Китая ИВ РАН
12 – 24 декабря 2012 года
Пятый семинар
Состоявшийся 12 и 24 декабря 2012 г. пятый ежеквартальный семинар “Китай и мир. Традиции и современность” был организован Отделом Китая ИВ РАН и Научным советом РАН по проблемам востоковедения. Помимо сотрудников ИВ РАН, в его работе приняли участие представители Института языкознания РАН, Института этнологии и антропологии РАН, ИСАА МГУ, аспиранты.
Семинар был посвящен 75-й годовщине “большого террора” 1937-1938 гг., когда сталинская карательная машина нанесла жестокий удар по всем слоям общества. В это время, в частности, были уничтожены лучшие представители отечественного востоковедения, перестали существовать целые научные направления, почти пресеклась научная преемственность.
Семинар был открыт директором Института языкознания РАН член-корр. РАН В.М. Алпатовым. Его сообщение было посвящено статистическому анализу репрессий против ученых- китаистов в годы “большого террора”. Он отметил, что изучение истории репрессий крайне затруднено, так как архивы по-прежнему закрыты. В 1990-е гг. В.М. Алпатову удалось многое сделать в этой области благодаря несколько большей доступности части архивов, а особенно помощи коллеги и соавтора - Ф.Д. Ашнина, который как фронтовик и ветеран пограничных войск имел преимущество при доступе к архивным делам. Без него увидеть многие личные дела не удалось бы[1].
Репрессированными китаистами В.М. Алпатов занимался сравнительно немного, основной публикацией по этой теме является известная книга Я.В. Василькова и М.Ю. Сорокина[2]. Впрочем, по мнению докладчика, “Биобиблиографический словарь” не лишен недостатков - в нем собрано много ценнейших документов, но немало и пропусков, значительное количество информации составителями было получено из рассказов очевидцев, а это ненадежный источник - например, про одного из фигурантов двое незнакомых друг с другом людей уверенно рассказывали, что он был расстрелян немцами в 1941 г., в то время как архивные документы свидетельствуют, что на самом деле он был репрессирован в марте 1938 г. Устные рассказы очень сложно интерпретировать - среди родных и коллег погибших часто вращались причудливые версии их ареста и смерти, далекие от реальности. Есть у авторов и некоторые методологические просчеты - например, при анализе причин арестов они большое внимание уделяют публичным проработкам, однако внимательное исследование материалов показывает, что в 1920-е гг. подобной публичной критике подвергали практически всех ученых-востоковедов. Однако прямую взаимосвязь между фактом проработки и арестом установить сложно - многие из тех, кого критиковали особенно яростно, арестованы не были. Вообще, непосредственные причины ареста и казни часто с трудом поддаются логическому осмыслению - например, директор Института востоковедения академик А.Н. Самойлович был арестован и осужден как японский шпион, а вовсе не за связи с пантюркистами, что было бы логичнее, если учитывать его научную специальность.
В общем числе репрессированных востоковедов иногда сложно выделить китаистов - например, Е.Д. Поливанов был одним из авторов китайской грамматики[3], но назвать китаистом его, конечно, трудно. То же самое с Н.И. Конрадом, многие из лучших работ которого написаны о Китае, но при этом основной сферой его интересов все-таки оставалась японистика. Все это затрудняет точные подсчеты.
До середины 1930-х гг. китаисты почти не подвергались репрессиям. Ситуация резко изменилась в 1935 г., почти половина арестов ученых-китаистов пришлась на 1935-1936 гг. а вторая половина - на 1937-1938 гг., после чего китаистов уже почти не арестовывали (исключение составляют В.М. Вельгус и В.М. Штейн, пострадавшие в ходе “ленинградского дела” в 19491950 гг.). В рейтинге “смертоносности” востоковедных специальностей китаистика значительно отставала от японистики и кореистики, которые понесли наибольшие потери. Так, в Дальневосточном университете сотрудники японской кафедры были расстреляны почти поголовно, а китайская кафедра “отделалась” несколькими арестами, которые в худшем случае завершались высылкой арестованных из Владивостока.
Многие пострадали случайно - например, Н.Т. Федоренко в 1935 г. некоторое время провел в тюрьме, но в итоге был отпущен, и на его карьеру этот эпизод не повлиял. Конечно, фактор случайности полностью исключить трудно, но в целом репрессированных китаистов можно разделить на четыре категории (в отдельную группу стоит выделить ученых из числа китайских иммигрантов, процент репрессированных среди которых очень высок).
Первую и вторую категории не всегда легко разграничить. К первой предлагается отнести разведчиков-нелегалов, сотрудников Коминтерна. В основном они были хорошими знатоками Китая, в котором много бывали, но крупных ученых среди них почти не было. К второй категории относятся китаисты-марксисты. В отличие от первой группы среди них не было специалистов дореволюционной выучки - это были молодые люди, ратовавшие за применение марксистской методологии в изучении Китая. Многие из них входили в окружение Карла Радека, возглавлявшего Коммунистический университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена (КУТК) в Москве, и пострадали в основном из-за этой близости. Именно арестованными этой второй категории, вероятно, объясняется волна репрессий среди китаистов в 1935-1936 гг., отмеченная выше. Однако многие китаисты-марксисты в свое время занимались и разведкой, в частности крупнейший из дальневосточных китаистов К.А. Харнский.
К третьей категории, сравнительно немногочисленной, стоит отнести ученых, занимавших высокое положение, что очень увеличивало риск ареста. Скажем, во Владивостоке, где в целом китаисты почти не пострадали, были арестованы декан восточного факультета и секретарь парткома - именно из-за занимаемых должностей, а не “по специальности”.
В четвертую категорию можно выделить китаистов, пострадавших в рамках “дела Института востоковедения в Ленинграде”, самого важного в истории репрессий против востоковедов. Стоит отметить, что, как и везде, среди востоковедов - членов партии процент пострадавших был выше, чем среди беспартийных. Многое решало место работы - так, например, сотрудники Института языка и мышления им. Н.Я. Марра почти не пострадали. Гораздо меньше повезло ленинградскому Институту востоковедения, многие сотрудники которого оказались обвиняемыми в рамках дел о шпионаже в пользу Японии. В это время были репрессированы практически все работавшие в институте монголисты, японисты, кореисты, большинство китаистов. Самым уязвимым, конечно, был недавно вернувшийся из Японии Н.А. Невский, обвиненный в организации шпионской сети, но многие были арестованы и до него. Дело Ю.К. Щуцкого велось отдельно - он обвинялся в связях с антропософами и тамплиерами.
В целом репрессии против китаистов пока изучены совершенно недостаточно, и предложенная классификация может рассматриваться только как рабочая. К сожалению, сейчас, как было сказано в начале доклада, обстановка не благоприятствует исследовательской работе в этой области.
Доклад был воспринят с большим интересом, было задано много вопросов. С.В. Дмитриев (ИВ РАН) спросил, каковы, по мнению докладчика, были непосредственные причины, инициировавшие “дело Института востоковедения” - доносы или инициатива сверху? В.М. Алпатов сказал: “Ответить на этот вопрос с уверенностью трудно, так как доносы часто отсутствуют в следственных документах. Вероятно, доносы были, но, как кажется, большую роль должна была сыграть заманчивая для НКВД перспектива раскрытия разветвленной сети японских шпионов во главе с видным ученым и академиком - Самойловичем”. А.Р. Вяткин (ИВ РАН) возразил против тезиса о малой вовлеченности китаистов в репрессии - в его семейном архиве есть снимок группы, в которой учился Р.В. Вяткин - к концу учебы он остался единственным, кто не был арестован.
Доклад А.И. Кобзева (ИВ РАН) был посвящен “делу” одного из ярчайших отечественных китаистов - Ю.К. Щуцкого. Первые достоверные сведения о трагической биографии блестящего отечественного синолога Ю.К. Щуцкого (1897-1938) были опубликованы лишь в последние, перестроечные годы СССР. До этого в справочной и синологической литературе даже неправильно и по-разному указывался год его гибели: 1941 и 1946-й, что было порождено дезинформацией компетентных органов, которые сначала скрывали расстрел с помощью эвфемизма “десять лет без права переписки”, а затем, видимо стремясь к правдоподобности, в “оттепельной” справке о посмертной реабилитации в 1958 г. “продлили” его жизнь до 1946 г. Уже после крушения СССР и публикации в 2003 г. основных материалов следственного дела Ю.К. Щуцкого прояснились все подробности его ареста и осуждения по самому фантасмагорическому из возможных обвинений - в принадлежности к “руководящему ядру” “анархо-мистической организации Орден тамплиеров”.
Сопоставление судеб двух выдающихся востоковедов, выступавших оппонентами на защите докторской диссертации Ю.К. Щуцкого, его ближайших коллег академиков В.М. Алексеева и Н.И. Конрада отчетливо показывает, что первый, несмотря на свое “правильное” происхождение, всегда занимал отстраненно-критическую позицию по отношению к советской власти, но никогда не арестовывался, а второй, хотя с нею активно сотрудничал, был арестован, подвергнут избиениям и пыткам, приговорен к пяти годам исправительно-трудовых лагерей и провел в заключении более трех лет (с 29.07.1938 по 08.09.1941). Примечательно, что осуществлявшаяся из самых мощных пропагандистских орудий и полная крепчайших выражений атака на В.М. Алексеева проходила на фоне уже произведенных арестов и расстрелов его ближайших учеников синхронно с подготовкой ареста Н.И. Конрада. И все же он уцелел, а Н.И. Конрад - нет.
Семинар продолжился 24 декабря. С докладом “О введении элементов монгольского закона в правовое поле Китая (на примере брачного права XIII в.)” выступила Е.Ф. Баялиева (ИВ РАН). Среди изменений, происшедших в Китае в период Юань, особо выделяется динамичное развитие китайского законодательства, которое, оставаясь в общем в русле развития традиционных тенденций китайского права, подверглось немалому влиянию иноземцев-монголов. Как и при Ляо и Цзинь, сначала юаньские правители разрешали монголам и другим некитайским народам соблюдать свои обычные права, в это число, например, входило мусульманское право. К примеру, в 1268 г. судебный чиновник в Пекине (округ Даду), решая брачный конфликт для мусульман на месте, советовался с муллой, и в итоге дело о разводе для двух жителей Пекина, женщины и мужчины, решилось по мусульманскому закону, а не по китайскому праву. Укрепляя единство многонациональной империи, подобная тактика, конечно, вносила немалую путаницу в повседневную практику правоприменения.
Источники свидетельствуют, что к 1270-м гг. некоторые китайцы приняли многие обычаи степных народов, например левират и разделение имущества между сыновьями при жизни родителей - оба обычая характерны для народов Центральной Азии, но не для Китая. Однако Хубилай не собирался ждать, когда монгольские обычаи укоренятся сами, и попытался ввести важнейшие из них в правовую практику всей империи посредством специальных указов.
В феврале 1271 г. Хубилай-хан обнародовал высочайший указ, где народу всей страны объявлялись новые правила бракосочетания. Указ ограничивал сумму сговорных даров, определял запрет на браки с однофамильцами и многоженство - и то, и другое было разрешено в традиционном китайском праве, но не в монгольском. Согласно этому указу, вдова получала право вернуться в дом отца или выйти замуж за брата покойного, что соответствовало кочевой практике и противоречило китайским традициям. Эти правила тщательно защищали монгольские привилегии и уводили монголов от обязанности соблюдать китайское брачное право вне зависимости от пола брачующихся.
Практические решения на местах часто не совпадали с указами центрального правительства - происходили конфликты между централизованной формой правления, различными формами правового сознания и народными методами личного решения конфликтов. Эти причины и приводили к бесконечным блужданиям дел по судебным инстанциям. Несмотря на усилия власти, монголы не ушли от китайского культурного влияния. В итоге далее наблюдается нарастание конфуцианских тенденций в юаньских законах, победа китайской традиции над кочевой.
С сообщением о роли надписей на гадательных костях в построении хронологии бронзового века в Китае выступила М.Е. Кузнецова-Фетисова (ИВ РАН). Вопрос хронологии истории первой письменной династии древнего Китая пока остается крайне запутанным и далек от того, чтобы считаться решенным. Гадательные надписи являются, пожалуй, единственным источником и могут пролить свет на хронологию позднего периода истории Шан, в них имеется и информация о более ранних временах, но она, конечно, скорее всего менее достоверна. Несмотря на то что гадательные кости активно изучают ученые всего мира уже более ста лет, многие вопросы, касающиеся палеографии личных имен, еще далеки от бесспорного решения. К тому же далеко не все найденные надписи введены в научный оборот и учтены исследователями.
Оба дня семинара прошли в обстановке большого интереса к докладам, большинство из которых вызывали оживленную дискуссию.
[1] В соавторстве с Ф.Д. Ашниным В.М. Алпатов подготовил две книги: Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М. Дело славистов: 30-е годы. М., 1994; Ашнин Ф.Д., Алпатов В.М., Насилов Д.М. Репрессированная тюркология. М., 2002.
[2] Васильков Я.В., Сорокин М.Ю. Люди и судьбы. Биобиблиографический словарь востоковедов - жертв политического террора в советский период (1917-1991). СПб., 2003. Электронную версию словаря см.: http://memory.pvost.org/pages/index2.html.
[3] А.И. Иванов, Е.Д. Поливанов. Грамматика современного китайского языка (Труды Ин-та востоковедения им. Н.Н. Нариманова. Т. XV). М., 1930.
Отчет опубликован: Дмитриев С.В. Китай и мир. Традиции и современность // ВОСТОК (ORIENS), 2013, № 6, с. 138-140.